Современные интерпретации Платона

Краткое содержание

Исследователи отсчитывают начало научного платоноведения от середины или конца 18 века.

Уже в 19 веке появляются первые крупные программы, существующие в соперничестве между собой по сей день: это унитаризм и эволюционизм.

В основе унитаризма лежит убеждение, что философия Платона оставалась единой во всех диалогах, и что видимые противоречия между ними могут быть объяснены без предположения об изменении его позиции. Эволюционисты же утверждают, что взгляды Платона менялись в ходе его жизни, и пытаются установить, как именно они менялись на основании реконструкции хронологии написания диалогов.

Строго говоря, у нас нет никакой точной информации о возможной хронологии, за исключением одного высказывания Аристотеля о том, что диалог Законы Платон написал последним. От этой зацепки в 19 веке исследователи сделали выводы о нескольких других диалогах, которые стилистически близки Законам. В стиле сочинений Платона есть изменения, связанные с избеганием хиатуса (зияния между гласными). Такое наблюдается в Законах и еще некоторых диалогах, среди которых Софист и Филеб. На основании других стилометрических закономерностей эволюционисты формулируют многочисленные гипотезы о порядке написания всех диалогов, в то время как критики стилометрии (такие, как Хольгер Теслеф) утверждают, что остальные основания располагать диалоги спекулятивны.

К современным подходам можно отнести эзотерический, драматический и ряд других.

Эзотерический подход принято начинать с Тюбингенской школы, сформировавшейся в конце 50-х годов во главе с Кремером и Гайзером. Они предполагают, что у Платона было неписанное учение, прямо не зафиксированное в диалогах, и что философию Платона можно разделить на две части: эзотерическую и экзотерическую. К эзотерической устной части обычно относятся учение о едином и неопределенной двоице, учение об идеях-числах и более разветвленные пифагорейские доктрины. По мнению эзотеристов, эти доктрины были известны в Платоновской Академии, но не фигурируют в диалогах, рассчитанных на широкую публику.

Представители драматического подхода делают акцент на том, что сочинения Платона являются философскими литературными произведениями, а не трактатами. Они призывают не игнорировать их литературные элементы и стараются искать незамеченные ранее смыслы, которые могут серьезно менять представление о намерениях Платона. Кроме обращения внимания на сюжетные детали, они склонны трактовать произведение диалогически, т.е. видя в нем взаимодействие разных точек зрения.

Кроме названных, с середины 20 века были и другие подходы и просто влиятельные люди со своеобразными и продуманными взглядами. В работе мы коротко коснемся аналитического подхода, перспективистского и скептического, а также некоторых отечественных интерпретаций.

Введение

Как пишет Боуэн¹ в комментарии на известную работу Тигерштедта об интерпретациях Платона², чтобы не повторять бесконечно споры прошлых веков, следует тщательно изучать историю исследования предмета и иметь представление о существовавших проектах, методах и результатах.

Боуэн называет два вопроса, которые часто встают перед человеком, желающим постичь смысл платоновской философии: «Что было на уме у Платона?» и «Почему исследователи Платона так сильно расходятся в толкованиях (первого вопроса)?». Наша работа, по-видимому, приведена в движение под действием второго.

Существует т.н. «Платоновский вопрос», названный так по аналогии с «Гомеровским», по смыслу, однако, от него отличающийся, и формулируемый исследователями довольно по-разному. Рассмотрим три подхода к нему. Первый предпринят Х. Теслефом в соответствующем разделе его работы³, второй в одноименной статье Васильевой⁴, третий развит в двух статьях Дж. Пресса⁵.

«Платоновским вопросом» Теслеф открывает свой знаменитый текст о проблеме хронологии сочинений. К этому вопросу он относит порядок диалогов, проблему их аутентичности и дискуссию о том, следует ли в диалогах видеть «систематическое целое» платоновской философии, выражаемое по частям и на разные лады, или в диалогах следует искать отражение значительных изменений платоновского мировоззрения.

Т.В. Васильева в статье «Платоновский вопрос сегодня и завтра» вначале формулирует этот вопрос, разделяя на несколько: «Какие из дошедших до нас под именем Платона сочинений написаны самим философом, а какие нет», «как отразилась в платоновских сочинениях личность и судьба их создателя», какие сочинения корпуса написаны Платоном, какие под его влиянием, а какие в противовес ему, и «когда и в каком порядке они создавались»⁶.

А после она пишет уже свое мнение о том, что «поистине» составляет платоновский вопрос: дает ли платоновский корпус ответы на поставленные в нем проблемы, дает ли их сам Платон адекватно смыслу своего учения, в какой форме он это делает, и как соотносятся эти решения с драматургическими элементами платоновского диалога⁷.

Согласно Васильевой, к сегодняшнему дню в сочинениях Платона исследователями довольно четко выявлены вопросы, но до сих пор нет консенсуса по поводу «платоновских ответов», «конечных ответов». Несмотря на отсутствие консенсуса, различные ответы все же даются (в том числе самой Васильевой), именно их мы и постараемся проанализировать в данной работе.

В статьях «Постановка вопроса в платоноведении» и «Постановка вопроса в платоноведении: 15 лет спустя» Пресс также формулирует некие вопросы, относящиеся уже прямо не к Платону, а к платоноведению. Предметом первой статьи он называет вопрос «Как понимать и толковать диалоги Платона, раскрывать их смысл в их собственном контексте, в свете их собственных целей, функций, структур и принципов», а также формулирует проблемы «повестки дня», среди которых проблема толкования смысла деятельности Платона («что такое философия для Платона и что такое философия вообще») и проблема диалоговой и художественной формы: «В чём конкретно состоят литературные свойства диалогов? В чём конкретно их драматические характеристики? И как именно они производят смыслы, отличные от традиционно выясняемых доктринальных?». Во второй статье в основном анализируются последние попытки ответить на них. От границы середины 20 века, как Пресс, мы будем отсчитывать «современные интерпретации».

В первой части будет в общих чертах обрисована история обсуждения платоновской философии в Европе до середины 20 века. Вторая будет посвящена собственно современным интерпретациям: эзотерической и драматической, взглядам Штрауса и Теслефа, также будут коротко затронуты аналитический и скептический подход, и такие персоны как Кан, Шичалин, Лосев, Васильева и некоторые другие.

Платон в Европе до 19 в.

Согласно Э.Н. Тигерштедту, автору самой известной и базовой работы по истории рецепции и исследования Платона⁸, с поздней античности до середины 18 века в Европе господствовала «неоплатоническая» интерпретация Платона. Иоганн Брукер («Historia critica philosophiae», 1742) был первым, кто представил систематическую интерпретацию Платона именно на основании диалогов. А в конце того же века вышла работа Вильгельма Теннемана «System der Platonischen Philosophie» (1792–95), которую Тигерштедт называет «первой современной монографией о Платоне».

До этого, безусловно, Платон оказывал влияние на европейскую философию различными путями. Однако восприятие Платона было ангажированным, воспринималось сквозь призму других философов, вольных толкований и неидеальных переводов, многие из которых появились в Европе только в 15 веке.

После смерти Платона (427–347) существовала цепь его последователей до самого конца Античности. Рассмотрим коротко основные ее вехи:

• Сначала это были его ближайшие преемники в Академии (4–3 вв.).
• После этого Академия взяла курс на скептицизм (3–1 вв.).
• В 1 в. до н.э. лидером школы стал Антиох Аскалонский, считавший, что Аристотель учил о том же, о чем Платон, а Платон просто высказывал «вечную философию», выраженную во всех религиях.
• Его идею поддержали «средние платоники» (1–2 вв. н.э.), отделяемые сегодня от «неопифагорейцев» (1 до н.э. - 2 н.э.).
• Эта смесь кульминировала в фигуре Плотина (3 в.), ученике Аммония, от которого произошел «неоплатонизм» (сам термин появился в конце 18 в.), и тот существовал в своей языческой форме как минимум до 6 века.
• После этого Платон довольно серьезным образом влиял на христианскую, исламскую и иудейскую философию непосредственно своими текстами, фрагментами из них или благодаря текстам интерпретаторов.

В Западной Европе на фоне общего кризиса образования, науки и институтов передачи знания Платон был до определенной степени «забыт». Греческий язык знали считанные единицы, из них немногим удавалось прикоснуться к греческим платоновским текстам, а в переводе на латинский имелась малая часть корпуса.

В Византии же Платон не терялся. К 9–10 вв. сочинения Платона служили предметом филологического интереса, изучались и копировались ради чистоты стиля. Определенное оживление платонизма происходит в 11 в., связанное с именем Михаила Пселла. Рукописи-прототипы периода от Фотия (9 в.) до Пселла и его последователей (Плифон, Виссарион) послужили базой для современных изданий греческих авторов.

Тексты Платона также были в распоряжении арабских и еврейских писателей, в этой среде они активно изучались и интерпретировались. В 12–13 вв. через эти интерпретации платоновская (и еще больше аристотелевская) философия снова оказала влияние на латинский мир.

Наконец, в 15 веке в Европе растет знание греческого языка и начинают активно создаваться новые переводы Платона на латинский: например, Государство – Дечембрио в 1400, Федр – Бруни в 1424, а затем перевод всего корпуса, выполненный Марсилио Фичино. Он, а также Пико делла Мирандола и другие итальянские гуманисты, тоже толковали Платона сквозь призму послеплатоновской «платонической» традиции. Не меньше Платона они были почитателями Плотина и Прокла, а также Пифагора, Орфея, Гермеса Трисмегиста и т.д.

В 1578 г. кальвинист Жан де Серр снова перевел корпус на латынь, и для этого издания Анри Этьен сделал пагинацию, которой исследователи пользуются до сих пор. Важное место в истории рецепции Платона занимают Кембриджские платоники, которые, подобно Фичино, видели Платона в неоплатоническом, а также христианском преломлении. Интерпретации Платона 17–18 вв. это само по себе очень большая история, по поводу которой в данном тексте можно только отослать к Тигерштедту⁹ или более современной литературе. Уже в начале 19 в. появляются переводы всего корпуса Платона на новые европейские языки (Тейлор на английский, Шлейермахер на немецкий, в России на этом поприще подвизались Карпов и потом Вл. Соловьев).

Платоноведение 19 и начала 20 вв.

В Германии 19 века дискуссия о Платоне во многом исходила из реакции на огромный авторитет Шлейермахера (1804), а потом Целлера (с 1846).

Важным поворотным пунктом во второй половине века стало появление исследований языка Платона. Вначале Кэмпбелл в Британии (1867), а затем Диттенбергер в Германии (1881) установили, что некоторые диалоги, среди которых Софист и Политик, имеют лингвистические сходства с Законами, т.е. они, вероятно, поздние – поскольку Законы считаются самыми поздними исходя из слов Аристотеля, не доверять которым в данном случае нет оснований. Лютославский популяризировал эти исследования и изобрел понятие стилометрии, т.е. «измерения стиля» платоновских работ (позднее также стиля любых сочинений).

Стилометрические открытия хорошо ложились в канву эволюционистского (генетического, биографического, «девелопменталистского») толкования Платона. Согласно ему, взгляды философа в ходе его жизни серьезно менялись, и эти изменения можно схематически отразить в неких стадиях и периодах, и с ними можно соотнести определенные диалоги корпуса.

Эволюционистский подход возник и стал популярен еще до стилометрических открытий. В Германии 19 века он доминировал¹⁰. Хотя он был предложен еще Solcher¹¹ в 1820, главным его представителем и популяризатором часто называют Хермана («Geschichte und System der platonischen Philosophie», 1839), а кроме него Франц Суземиль и Фридрих Ибервег. В определенной мере развитие платоновской мысли признавал и Целлер¹².

В Великобритании и Франции эволюционизм был распространен слабее. Исследование Кэмбелла и множащиеся гипотезы о хронологии диалогов даже если принимались в расчет исследователями, меньше повлияли в это время на интерпретации самой платоновской философии¹³.

Можно перечислить основные темы, по отношению к которым исследователи 19 века занимали определенные позиции.

Эти темы таковы: системность/несистемность платоновской философии, вопрос об имевшем или не имевшем место развитии Платона и связанный с ним вопрос о хронологии платоновских идей, а также необязательно связанный с ним вопрос о хронологии диалогов. В связи с распространением идей о пересмотре авторства многих сочинений корпуса (athetesis), стал вопрос о подлинности платоновских диалогов и дошедших под его именем писем, существовали также споры касающиеся конкретно области языковых исследований.

В начале 19 века в философии высоко ценился «систематизм», вплоть до мнения, что несистематическая философия вообще философией не является. Поэтому и у Платона, несмотря на неудобную форму работ, безусловно предполагалась философская система. Толкования, согласно которым Платон был философствующим литератором, или скептиком, или хитрым «учителем», или «подающим знаки» поэтом, стали обретать популярность в основном только в 20 веке. Что у Платона не было вообще никакого учения или хотя бы цельных и устойчивых концепций, в 19 веке было мнением крайне маргинальным. Но уже тогда существовала критика «духа времени», стремившегося составить искусственную систему из материала, в котором она изначально отсутствует.

В первой половине XX века в основном осуществлялось развитие уже учрежденных подходов.

Теслеф пишет о неком «неосистематизме», возвращении к систематической интерпретации Платона, которую предлагали Йегер (1928), Солмсен (1929, Генрих Гомперц (1921), Гольдшмидт (1947), Шиллинг (1948) и Лодж (1953).

Исключительно важной стала книга «Unity of Plato's Thought» (1903) П. Шори, которая обрела влияние не сразу после написания, но впоследствии через других, более поздних исследователей-унитаристов, таких как Дж. Эдэм, П. Фридлендер и Г. Чернисс¹⁴. В Германии ранним унитаристом был также Штенцель (1916).

Развивалась текстуальная критика, продолжались попытки установить точную хронологию и даты написания диалогов. Правда, с точки зрения Теслефа, она развивалась неправильным образом, из-за большого влияния Риттера (1910) и того, что затем доминирующим взглядом стал т.н. «Тезис Лютославски - Рэдера - Риттера». Ему подвержены были, по Теслефу, такие исследователи как Виламовиц, Прехтер, Фридлендер и многие другие, а распространению лингвистических исследований Лютославски до этого поспособствовал популярный Теодор Гомперц (1902).

Неписаное учение, Эзотеризм, Тюбингенская школа

Тюбингенская школа сформировалась в конце 50-х годов вокруг исследователей Ханса Йоахима Кремера¹⁵ и Конрада Гайзера¹⁶. О «неписаном учении Платона» говорили задолго до этого. В начале 20 века выходили статьи, посвященные идеям-числам и «идеально-математическим» концепциям у Платона¹⁷, среди предшественников эзотерического подхода часто называют Штенцеля¹⁸ (20-е) и даже Теннемана¹⁹. А среди уже более поздних последователей самыми известными стали Т. Слезак²⁰ и Дж. Реале²¹.

Основной посыл «эзотерического подхода» можно сформулировать следующим образом:

1. У Платона было неписаное учение (прямо не зафиксированное в диалогах)
2. В философии Платона есть эзотерическая сторона, т.е. какие-то из его идей по каким-то причинам недоступны широкой публике (из-за платоновских побуждений или характера самих идей)

Главные доступные нам следы «неписаного учения» Платона можно разделить на четыре части: это 1) различные свидетельства о лекции о Благе, 2) упоминания «неписаных учений» Платона, 3) пересказы его учений, которые нельзя найти в диалогах, 4) «непрямые» указания на учение в платоновском корпусе

Наиболее ранние свидетельства, к которым восходят многие остальные, находятся среди текстов Аристотеля: во-первых, о самом существовании неких agrapha dogmata (Физика IV, 209b14), во-вторых, пересказы в Метафизике неких концепций, которые он приписывает Платону.

С.В. Месяц в подробном разборе темы перечисляет другие источники: трактат Аристотеля «О душе»²², комментарии на Аристотеля Александра Афродисийского²³ и Симпликия²⁴ и фрагмент из Секста Эмпирика²⁵ о числах и неопределенной двоице, в котором, по словам Месяц, описываются взгляды Платона и древней Академии (под именем пифагорейских теорий).

Существует также реконструкция сочинения Аристотеля «О Благе» из выше указанных сочинений и других²⁶, которое, предположительно, было связано с лекцией Платона, или во всяком случае не обошло ее стороной.

Что касается самой лекции Платона, то о ней рассказывают Аристоксен, Фемистий и Прокл (последние два, как считается, восходят к Аристоксену²⁷), также она упоминается у Симпликия.

Аристоксен был учеником Аристотеля. Он говорит о лекции «О благе» во второй главе сочинения «Начала гармоники», передавая слова Аристотеля. Согласно этому свидетельству, в лекции говорилось «о математических предметах и числах, о геометрии и астрологии и, наконец, о том, что благо есть единое»²⁸. Некоторые исследователи, на основании того, что, по их мнению, Аристоксен насмехается в этом фрагменте над Платоном, ставят под сомнение и остальную информацию, по крайней мере ее точность²⁹. Также существуют споры по поводу перевода agathon estin hen³⁰. Чернисс переводит это как «the unity of goodness»³¹, Sayre «the Good is Unity»³², в сборнике Klagge «the good is one»³³ (что может переводиться как «благо одно» или «едино»).

У Симпликия мы находим информацию, что эту лекцию посетили и сделали по ней записи Аристотель, Гераклид и Гестией, «среди прочих друзей Платона».

У него также безо всякой конспирации выдается содержание неписаных учений: по Симпликию, в лекции «О благе» говорилось, во-первых, о «Большом и Малом», Неопределенной двоице, Беспредельном (ἄπειρον) – и утверждается, что всё это суть одно и соотносимо с хорой-восприемницей в Тимее и материей Аристотеля, во-вторых, о взаимоотношении идей и чисел³⁴.

Важная сторона именно Тюбингенской интерпретации «неписаного учения» связана с Платоновской Академией. По мнению тюбингенцев и их последователей, Платон преподавал и обсуждал свои самые важные доктрины в ее стенах, и таким образом передавал их устно. Из этого следует, что найти эти доктрины мы можем в сообщениях членов Академии и в относящихся к этому более поздних свидетельствах – и поиск сердцевины платоновской философии следует проводить именно там, а не в диалогах. Впрочем, эта сторона также и наиболее критикуемая, из-за чего сами тюбингенцы ослабили этот тезис и стали говорить уже о существовании в диалогах следов неписаного учения³⁵.

Впоследствии некоторые исследователи предположили, что все «неписаные» доктрины можно найти в диалогах (в особенности в Филебе, также математические концепции в Тимее), а некоторые вместе с этим придерживаются взгляда, что все противоречащие диалогам свидетельства просто искажают позицию Платона, приписывая ему мнения, ходящие в Академии, – или просто из-за нехотения³⁶, или неспособности³⁷ Аристотеля передать учения достоверно.

Критически к тюбингенской школе относится также Тигерштедт, уделяя внимание проблеме «лекций» Платона, в которых и должно было передаваться «неписанное» – по его словам уже устоявшейся является точка зрения, что слова Аристоксена следует толковать так, что лекция была одна, и была публичной (т.е. не «эзотерической»), в связи с чем и встретила непонимание³⁸.

Отдельно стоит отметить интерпретацию Диллона, книга которого «Наследники Платона» даже была переведена на русский язык. Он также анализирует «неписанное учение», однако не примыкает к тюбингенскому течению. В частности, он говорит, что в отличие от его сторонников он не убежден в том, что Платон имел фиксированные эзотерические доктрины, которых он придерживался с самого начала своей писательской деятельности ³⁹.

Тем не менее, Диллон полагает, что у Платона было учение об идеях-числах, или даже о числах как чем-то первичном по отношению к идеям. По его мнению, Платон в поздний период в сущности стал полноценным и ревностным пифагорейцем, и субстантивировал числа до 10, и в особенности 1, 2, 3 и 4 (тетрактиду)⁴⁰ как сущности, из которых проистекают все другие числа, которые сами являются идеями, или уже только из них исходят обычные упоминаемые в диалогах идеи.

Признает учение об идеях-числах как принадлежащую Платону, по-видимому, также отечественный исследователь С.В. Месяц⁴¹. Другие исследователи, такие как Бугай, строго его отвергают, считая, что оно принадлежит членам Академии.

Вклад Теслефа

В 1982 году была опубликована статья Хольгера Теслефа «Studies in Platonic Chronology», по объему скорее напоминающая книгу. В 1989 вышла другая статья «Platonic Chronology», резюмирующая тезисы первой, а также производящая обзор платоноведения за последние годы, особенно в контексте его программы.

Теслефа и сейчас можно назвать значительной фигурой в платоноведении: к нему обычно хорошо относятся и часто его упоминают драматисты (Пресс), в свою пользу его исследования проинтерпретировали некоторые унитаристы. Также на него часто ссылается Шичалин, используя его идею о разных аудиториях, к которым обращены разные диалоги или их виды; также объяснения этому стараются придумать драматисты⁴².

В работе 1982 г. он проанализировал более ста вариантов хронологий платоновских произведений, и выдвинул новые идеи, касающиеся интерпретации корпуса. Можно вкратце перечислить некоторые предложенные им тезисы, воспользовавшись его же собственным резюме:

• Диалоги могли редактироваться, могли быть пересмотрены и переработаны самим Платоном или его помощниками⁴³
• Теория «полуподлинности» (semi-authenticity) диалогов: предположение о том, что некоторые тексты корпуса были стимулированы, или каким-либо иным образом имели причиной дискуссии в кругу Платона, но не сформулированы им лично⁴⁴.
• Выступление против «Раннего Платона»: спор с т.н. «взглядом Риттера – Рэдера – Виламовица», принятый без должной критики и рефлексии в последующем платоноведении. А также против «Сократического периода»⁴⁵ и против стилометрии, «за исключением поздней группы»⁴⁶.

Как уже было сказано, унитаристы проинтерпретировали исследование Теслефа так, что создать точную хронологию диалогов Платона и развития его мысли невозможно даже при большом желании⁴⁷.

Действительно, основное следствие работ Теслефа заключается в том, что они указали на серьезные проблемы в установлении хронологии написания диалогов (несмотря на то, что Теслеф предлагает собственную версию). А уже отсюда следуют трудности в выяснении «хронологии идей». Диалоги, которые считались ранними (часто они совпадают с «апоретическими», «сократическими», более «литературными»), могли быть написаны совсем не рано, могли быть изменены Платоном впоследствии, а могут и вовсе быть «полуподлинными». Диалоги имеют такой характер необязательно из-за того, что Платон просто не имел собственных ответов на вопросы, находился под бóльшим влиянием Сократа, не сформировал собственную позицию или не совершил некий переход от апоретика-литератора к догматичному философу.

Драматический подход

Трудно сказать, когда «возник» драматический подход. Трудности возникают даже в формулировке того, что он собой представляет.

Один из представителей этого подхода Джеральд Пресс в своей работе о версиях «Альтернативного Платона»⁴⁸ возвещает «новый платонизм». Для этого нового платонизма характерно «толкование диалогов в контекстуальном и холистичном ключе» и «стремление нащупать новое, недогматическое понимание платоновской философии, где-то между чистой догматикой и чистым скептицизмом». «Новый платонизм читает диалоги диалогически, рассматривая их литературно-драматические особенности как составные элементы платоновской философии»⁴⁹. Диалогическое чтение же есть «чтение диалогов в их историческом контексте», «прочтение развёрнутых в них аргументов в качестве выражений персонажей, взаимодействующих друг с другом в драматической ситуации диалога»⁵⁰.

«Драматисты» заново читают Платона, «делая акцент не на том, что и когда сказал Платон, а на том, как и почему он это сделал»⁵¹. «Почему в уста такого-то персонажа Платон вкладывает такой-то довод... в такой-то диалогической обстановке»⁵², «почему Платон заставляет Сократа говорить это такому-то собеседнику в этой диалогической ситуации?.. Чего он хочет добиться, разыгрывая для нас всё это представление?»⁵³.

Умеренные драматисты просто критикуют представление о том, что смысл творений Платона практически никак не связан с их литературными или драматическими особенностями⁵⁴. Однако диалогической форме и художественным деталям уделяли внимание и многие исследователи 19 века⁵⁵, и современные платоноведы, не примыкающие к этому подходу. Наиболее радикальные же драматисты отвергают представление о цели Платона, утверждая, что он не был «философом» в новоевропейском смысле и что философию в целом следует понимать принципиально по-иному: не как утверждение каких-то учений или концепций, сотворение концептов или постоянных философских терминов.

Подводя итоги в статье 2013б⁵⁶, Пресс говорит о новых направлениях, что они совпадают с установками его «нового платонизма», и выводит общий облик «нового Платона»: «изощренный драматург», задействующий «множество инструментов поэзии, трагедии и комедии, а также мифологии, для создания захватывающе убедительного, но при этом не авторитарного философского видения».

Однако мы можем увидеть, что и с талантами Платона как писателя, и с особенностью формы и сознательным ее выбором, и с неавторитарностью философского видения согласны и многие «старые», и современные исследователи, не относящие себя к драматическому подходу.

Как пишет Васильева⁵⁷ о сочинениях Платона, они «соединяют в себе изложение серьезных философских вопросов с элементами художественной прозы». Эти элементы служат у Платона не только целям украшения, а «внедряются в логическую последовательность изложения». «Терминологический язык пронизывается риторическими фигурами, а к основному серьезному тону повествования постоянно примешиваются то патетические, то шутливые, подчас откровенно иронические ноты». Также она замечает порой взаимную противоречивость высказываний и их «подозрительную ироничность». При этом подход Васильевой трудно не назвать «догматическим»⁵⁸. Она в нескольких своих работах на многих страницах описывает «философию Платона», и весьма систематически, т.е. предполагая существующую внутреннюю систему (см. «Путь к Платону») и классическую концепцию «дуализма миров»⁵⁹.

Еще меньше желает называться драматистом ее ученик Д.В. Бугай, в целом не жалующий исследования Платона после середины XX века. По его убеждению, «то, что драматический элемент играет определенную роль в платоновском творчестве, не было никогда ни для кого секретом. Об этом писали и Фридрих Август Вольф, и Джоуэтт, и Эдэм, и Шорей, и Виламовиц». Но, продолжает Бугай, «если обычный платоновед старается найти золотую середину между тем, что диалог — это не трактат, и тем, что диалог — это все же не просто драма, то Розен и прочие подчиняют все содержание диалога его драматическому моменту».

При этом у Бугая можно найти почти все элементы, которые выше мы извлекли из статей Пресса. К примеру, он пишет о «догматичности»: «Дортер прав в том, что для Платона его концепции никогда не являются чем-то безусловным и безоговорочным, они постоянно уточняются и подробно обсуждаются»⁶⁰. Будучи убежденным, что у Платона всех диалогов был примерно один и тот же образ мысли, он утверждает, что Платон специально уклоняется от точных выражений, что многие детали диалогов объясняются писательскими целями и писательским мастерством (а также тем, что Платон считает постоянную потребность в точных выражениях, в том числе по сути и закрепленную терминологию, «чем-то рабским»), и даже трактует соотношение диалогов драматически, т.е. упорядочивает их по происходящим событиям – например, связывает конец «среднего» Теэтета и начало «раннего» Евтифрона и пр.⁶¹.

Он даже прямо называет Платона «драматургом»⁶². Однако «драматический подход» Бугая весьма специфичен, как по его мнению и специфически драматичен Платон («его драматургия принципиально отличается от того, что делали Эсхил и Софокл, Аристофан и Эврипид»⁶³). Он говорит о драме Платона как о философской, в которой действие заключается в рассуждении или аргументации, «перипетия – в переходе от одного рассуждения к другому, драматическая коллизия – в том, как происходит опровержение-обличение, а катарсис – не в избавлении от страха и сострадания, но в освобождении от ложного мнения»⁶⁴. Т.е. для Бугая «драма» эта скорее метафорическая, чем обыкновенная античная, драма ради философской цели, а не наоборот (философствование ради драмы)⁶⁵.

В целом, разделение Пресса на «старый подход» (все подходы, кроме «драматического») и «новый платонизм» (интерпретации, делающие акцент на работе с формой произведения); его слова о том, что предыдущее платоноведение сплошь верило в философскую систему Платона⁶⁶; воспринимало литературную форму как помеху (трактат с изъяном) и не обращало никакого внимания на персонажей и собственно наличие «диалога», стиль и литературные приемы, контрастирует даже с самым поверхностным знакомством с платоноведческой литературой. Возможно, подобная оценка Пресса продиктована американской академической средой, в которой, как это интерпретирует Бугай, популярность логического позитивизма действительно приводила многих к редуцированию области исследования до аргументов и подкрепляемых ими тезисов⁶⁷.

В конечном итоге, можно выделить две версии концептуализации «драматического подхода». Первая – мягкая и довольно призрачно существующая, едва ли имеющая четкую методологию и трудно отличимая от не-драматических интерпретаций. Вторая – жесткая и последовательная, но маргинальная даже среди драматистов.

С другой стороны, трудно отрицать, что в современном платоноведении действительно уже считается непрофессиональным упускать из внимания существенные драматические элементы произведений, ведь игнорирование их легко приведет к неправильной интерпретации реплик. Также могут быть плодотворны и те интерпретации, которые находят у Платона «полифонию» из разных голосов – разных перспектив, которые приводят или не приводят к результатам «в диалоге», взаимодействуют и видоизменяют друг друга. Подобному будет уделено небольшое место в части о «перспективизме» и «ви́дениях».

Штраус и штраусианцы

Чем-то средним между Эзотеристами и Драматистами является подход Штрауса и его сторонников, «штраусианцев».

И в самом деле, этот подход можно трактовать как их соединение: они и стремятся вычитать скрытое содержание диалогов, и интерпретируют смысл произведения исходя из литературной формы сочинения (допускающей, что его посыл может быть полностью противоположным тому, что говорят персонажи) и обращая внимание на художественные детали, которые также могут указывать на какие-то смыслы.

Самым известным жестом этого подхода является трактовка Государства, согласно которой проект «государства» подается Сократом не всерьез, а иронически, и само произведение представляет собой анти-тираническую и анти-утопическую сатиру. Платон не предлагает создавать такое государство, а наоборот предостерегает от него, от «политического идеализма» и от «тирании философов».

Гонсалес называет Лео Штрауса и его последователей одними из главных в США представителями «недоктринального» подхода, сфокусированного на литературных и драматических деталях⁶⁸. Штраусианцы предлагают оригинальные интерпретации диалогов, утверждая, что в них «каждое слово имеет свое место и свой смысл, и когда кто-то не может с уверенностью объяснить какую-то деталь, он может быть уверен, что его понимание неполно. Если что-то кажется скучным или объясняется как условность, это означает, что толкователь сдался и занял свое место в рядах тех, кого Платон намеревался исключить из центра своей мысли»⁶⁹.

Книга Штрауса «The City and Man» была написана еще в 1964 году⁷⁰, но штраусианство довольно живо до сих пор. Наиболее известные последователи Alan Bloom, Seth Benardete и Stanley Rosen передали традицию новым, довольно длинный перечень исследователей, так или иначе исходящих из намерений Штрауса, перечисляет Пресс⁷¹. Среди российских симпатизантов Штрауса можно назвать А. Глухова⁷², также некоторые из идей штраусианцев передает И. Протопопова⁷³. Бугай же, напротив, сравнивает штраусианцев с античными аллегористами и их интерпретации с неоплатоническими (на основании сходства в толковании «условностей» как чего-то решающего и наделенного богатым скрытым смыслом), и в целом подвергает очень резкой критике⁷⁴.

Другие подходы

Аналитизм и Властос

Аналитический подход можно назвать полностью противоположным драматическому. Как пишет Clay о Властосе, войти в «Академию» его исследовательских работ способны лишь философы, готовые «очистить logoi Протагора, Софиста и Парменида от "несущественного многословия" (unessential verbiage), изъять их из контекста и сделать наглядными с помощью обозначений современного логического анализа и теории множеств»⁷⁵. Действительно, метод, который выделяет этот подход среди других, состоит из пропозиционального анализа и логической формализации содержания диалогов, а именно вычленения и фиксации тезисов и аргументов, обозначением их аббревиатурами или просто латинскими буквами, созданием таких аналитических схем диалогов и проверки их внутренней непротиворечивости и логической корректности.

Ясно, что именно изъятие из литературного и диалогического контекста и ограничение (допуская переформулировку) говоримых в произведении речей до типовых формул являются главным предметом критики драматического подхода, но сторонятся его также и многие другие исследователи. Например, такую контраргументацию к подобной методологии предлагает Бугай: «Анализируя высказывания современного обыденного языка, мы, как правило, точно знаем как значения слов, так и общий контекст высказывания. В случае с анализом рассуждений, являющихся частью сложного философско-художественного целого, созданного две с половиной тысячелетия назад и на мертвом языке, исследователь находится в совсем иной ситуации»⁷⁶.

Можно также поставить под сомнение саму возможность рассматривать какие угодно суждения и понятия «в вакууме», без связи с какими-либо коннотациями – будь то коннотации внутри диалога, или внутри платоновского корпуса или всей греческой культуры, или базовых схем мышления и поведения людей вообще. Для некоторых философов сам подобный подход к языку является неприемлемым, поскольку, по их мнению, язык принципиально невозможно логицировать, и принципы его функционирования не таковы, какими их видят логические позитивисты, и не лежат на поверхности (в 20 веке один из известных выразителей такого мнения – Хайдеггер).

«Скорректированный унитаризм», Кан и перспективизм

Чарльз Кан, к сожалению, ушедший в марте 2023 г., известен как современный унитарист. Согласно его версии унитаризма, «сократические» диалоги частично выражают те же философские концепции, которые полностью развиты в «доктринальных», и таким образом их «предвосхищают» (prolepsis). Такая концепция представлена в работе Кана 1996 года «Plato and the Socratic Dialogues...».

Однако в новой монографии 2013 г., которая является «продолжением» названной, по его словам, он уже не опирается на prolepsis и на представление о том, что «Платон никогда не менял своего мнения, или что он с самого начала знал, к чему идет»⁷⁷. Вместо этого он утверждает взгляд, согласно которому можно говорить о «поступательной разработке теоретической основы для того, что вначале было сугубо практической концепцией: идеалом добродетели, созданным по образцу фигуры Сократа»⁷⁸.

Кульминацией этой разработки является платоновская философия природы, в которой проблематика досократиков решается при помощи усовершенствованной «новой» теории идей⁷⁹ и других новых «поздних» концепций.

Гонсалес находит у Кана также «перспективистскую» интерпретацию Платона. Она действительно довольно открыто провозглашается в Kahn 2005⁸⁰, однако позднее, по-видимому, он посвящает себя разработке других интерпретаций и решению других проблем.

Согласно же перспективистской концепции, которую Гонсалес, как он утверждает, прямо продолжает в том виде, в котором она выражена у Кана⁸¹, для Платона «есть только одна реальность, но много точек зрения»; «одна философия, но нет уникальной привилегированной формулировки». И диалоговая форма «с ее разнообразием собеседников и обстоятельств» как раз «идеально подходит для выражения множества точек зрения и частичных формулировок» ⁸².

По словам Гонсалеса, «у Платона доктрины не отсутствуют, а их наоборот слишком много». Кан же предпочитает вообще опустить слово «доктрина» и говорить о «schemata» (которое, впрочем, в этой статье он подробно не расшифровывает). В чем-то похоже использование Прессом понятия «теория» как «ви́дение», «определенный способ смотрения» (в сущности, в таком описании это то же самое, что «перспектива»)⁸³.

Платон и скептицизм

Сборник «The Third Way. New Directions in Platonic Studies» (1995) посвящен противопоставлению догматизма/доктринализма и скептицизма. В основном, оба взгляда рассматриваются как имеющие изъяны. В «догматические» интерпретации при этом попадают и «неоплатонические» интерпретации до 19 века, и эволюционизм, и скорректированный унитаризм, и тюбингенцы, – на основании того, что все эти подходы предполагают, что философия Платона это совокупность философских доктрин. Гонсалес пишет, что унитаристы видят диалоги в качестве постепенной экспозиции системы, эволюционисты в качестве развития системы, эзотеристы в качестве пропедевтики к системе⁸⁴.

В контексте спора о догматизме и скептицизме (и попыток придумать что-то по ту сторону) заслуживает внимания также анализ того, каким именно скептиком может быть Платон, и какие виды скептицизма вообще можно придумать. Примером этого может служить статья «Plato the Sceptic» (Annas 1992), в которой Платон и его скептические толкования рассматриваются на фоне разных версий античного скептицизма и рассматривается взгляд на Платона как «слабого скептика» – то есть, не отрицающего возможности достижения истины и близкого понятиям «вероятного» или «хорошо обоснованного».

К интерпретации Платона как скептика подталкивает позиция Сократа в диалогах как «ничего не знающего», что скорее всего поспособствовало также тому, что после Платона вскоре его Академия обрела скептическую направленность.

Некоторые российские интерпретации

Наиболее оригинальным отечественным вкладом в платоноведение часто называют подход Ю.А. Шичалина⁸⁵.

Исходя из общей посылки фундаментальной важности института школы для философии и культуры вообще, он трактует в «институциональном аспекте» и платоновский корпус. С его точки зрения, многие проблемы можно решить, предположив, что 1) цели написания некоторых диалогов связаны со школьной деятельностью, 2) единственной подразумеваемой аудиторией некоторых диалогов является школьная аудитория, 3) некоторые диалоги редактировались в школе, или являются отражением дискуссий в ее стенах, 4) некоторые диалоги написаны просто не Платоном, а учениками, а некоторые «под руководством» Платона. Предполагается, что «академические» и «публичные» сочинения можно отличить по наличию/отсутствию рамки и количеству формально-аналитических и литературных элементов.

В России также сильны традиции работы с платоновскими текстами А.Ф. Лосева, который, с одной стороны, «понимал произведения Платона скорее как "обширную лабораторию мысли", живую "диалектику мифологии", чем определенного рода систему»⁸⁶, а с другой неоплатонизировал Платона.

Толкования Платона Васильевой также довольно нетипичны. К примеру, в описании платоновской философии она фокусируется на понятии «меры»⁸⁷ – как «меры совершенства» и в связи с «соразмерностью». Соразмерность она определяет как «закон подчинения частей целому и соподчинения частей внутри целого», а истину как «закон приближения копии к образцу». Смысл становления же, с ее точки зрения, в том, что «всякая вещь находится в движении, направленном к совершенству, к сокращению разрыва между действительностью и истиной».

В контексте формулировок Теэтета Васильева этимологически связывает «логос» с глаголами «сочетать» и «считать», также по ее мнению в Теэтете «намеками» дается ответ на вопрос о том, что такое знание – «истинное познание познает вещи не в их многосложности, но в их едином неразложимом виде, едином облике, подвластном логосу в той же мере, в какой подвластен ему элемент» (т.е. знание дает не отличительный признак, как предполагают герои, а скорее наоборот общий, указывающий на «вид» предмета).

Заключение

Интерпретации Платона очень разнятся, и, как кажется, чем ближе к современности, тем разнятся сильнее. Тем не менее, вместе с Прессом можно найти в платоноведении последних десятилетий общий тренд на отказ от восприятия диалогов как «трактатов с изъяном» – от подхода, начисто игнорирующего ту форму, которую Платон предпочел выбрать для выражения своих мыслей.

Также существует тенденция отказа от восприятия Платона как «догматика», четко передающего через Сократа и других главных героев свою философскую систему.

К сожалению, к ответу на вопрос «как думал Платон», кажется, «платоноведческий консенсус» не придвинулся, хоть у исследователей есть по поводу этого консенсуса свои точки зрения.

В последние полвека произошла определенная «деконструкция» мнений о Платоне, считавшихся самоочевидными. Яркие примеры таких – «мир идей и мир вещей», а также представления о платоновском «реализме» и принятые схемы отношения Платона с Сократом (такие как «вырастание» Платона из всепроницающего влияния Сократа, и восприятие Платона как во всем согласного с Сократом).

В общем и целом, можно сказать, что платоноведение последних 70 лет претерпело некоторые изменения, и типическое представление о Платоне у специалиста по Античной философии модифицировалось, отражения чего, возможно, следует ждать и в популярных учебных материалах, зачастую изобилующих штампами.

Список литературы

1. Алымова/Караваева 2016 – Алымова Е., Караваева С. Лекция Платона «О благе» в свете его писаного учения // Платоновские исследования. V (2016/2). С. 24–45.
2. Бугай 2016 – Бугай Д.В. Единство платоновского «Государства». Философский факультет МГУ имени М.В. Ломоносова. М.: Издатель Воробьев А.В., 2016. 452 с.
3. Бугай 2018 – Бугай Д.В. Как читать платоновский «Теэтет». К интерпретации «диалектических» диалогов // Вопросы философии. 2018. № 1. С. 170–180.
4. Бугай 2019 – Бугай Д.В. Платон и его религия. К интерпретации диалога «Эвтифрон» // Вопросы философии. 2019. № 8. С. 168–184.
5. Васильева 2008 – Васильева Т.В. Поэтика античной философии. М.: Академический Проект; Трикста, 2008. 735 с.
6. Диллон 2005 – Диллон Дж. Наследники Платона: Исследование истории Древней Академии (347–274 гг. до н. э.): Пер. с англ. Е. В. Афонасина. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005. 281 с.
7. Месяц 2010 – Месяц С.В. Учение Платона об идеях-числах // Космос и душа (Выпуск второй). Учения о природе и мышлении в Античности, Средние века и Новое время / Под ред. А.В. Серёгина. М.: Прогресс-Традиция, 2010. С. 29–82.
8. Мочалова 2016 – Мочалова И.Н. Неписаная философия Платона как проблема современного платоноведения // Платоновские исследования. 2016. Т. 5, № 2(5). С. 104–119.
9. Пресс 2013а – Пресс Дж. Постановка вопроса в пдатоноведении // Платоновский сборник / Ред. И.А. Протопопова и др., пер. А.В. Гараджа. Т. I. Москва–Санкт-Петербург: РГГУ–РХГА, 2013. С. 8–47.
10. Пресс 2013б – Пресс Дж. Постановка вопроса в платоноведении: 15 лет спустя // Платоновский сборник / Ред. И.А. Протопопова и др., пер. А.В. Гараджа. Т. I. Москва–Санкт-Петербург: РГГУ–РХГА, 2013. С. 48–74.
11. Пресс 2015 – Пресс Дж. Альтернативный Платон / Пер. А. Гараджи // Платоновские исследования. Вып. III (2015/2) / Под ред. И.А. Протопоповой. М.-СПб.: Платоновское философское общество; РГГУ; РХГА, 2016. С. 48–64.
12. Серегин 2013 – Серёгин А.В. Догматизм, антидогматизм и диалогизм в интерпретации Платона // ΠΛΑΤΩΝΙΚΑ ΖΗΤΗΜΑΤΑ. Исследования по истории платонизма / Общ. ред. В.В. Петрова. М., 2013. С. 37–76.
13. Annas 1992 – Annas J. Plato the Sceptic // Methods of interpreting Plato and his dialogues / Ed. by J.C. Klagge, N.D. Smith. Oxford: Clarendon Press, 1992. P. 43–72.
14. Bowen 2002 – Bowen, Alan C. On Interpreting Plato // Platonic Writings/Platonic Readings / Ed. by C.L. Griswold. University Park, PA: Penn State Press, 2002. P. 49–65.
15. Cherniss 1962 – Cherniss H. The Riddle of the Early Academy. New York: Russell and Russell, 1962
16. Dillon 2003 – Dillon John M., The heirs of Plato: a study of the Old Academy, 347–274 B.C. Oxford: Clarendon Press, 2003. 525 P.
17. Gonzalez 1995 – Gonzalez F. J. A Short History of Platonic Interpretation and the Third Way // The third way: new directions in Platonic studies / Ed. by F.J. Gonzalez. Lanham, Md: Rowman & Littlefield Publishers, 1995. P. 1–22.
18. Gonzalez 2017 – Gonzalez F. J. Plato’s perspectivism // Plato Journal. 2017. V. 16. P. 31–48.
19. Kahn 2012 – Kahn C. The philosophical importance of the dialogue form for Plato // The Development of Dialectic from Plato to Aristotle / Ed. J. Fink Cambridge: Cambridge University Press, 2012. P. 158–173.
20. Kahn 2013 – Kahn C. Plato and the Post-Socratic Dialogue: The Return to the Philosophy of Nature. Cambridge: Cambridge University Press, 2013. xvi + 249 p.
21. Klagge 1992 – Klagge J.C. Editor's Prologue // Methods of interpreting Plato and his dialogues / Ed. by J.C. Klagge, N.D. Smith. Oxford: Clarendon Press, 1992. P. 1–12.
22. Klosko 1986 – Klosko G. The 'Straussian' Interpretation of Plato's Republic // History of Political Thought. 7 (2). P. 275–93.
23. Nails 1995 – Nails D. Agora, Academy, and the Conduct of Philosophy. Boston: Kluwer Academic publishers. 267 p.
24. Sayre 2002 – Sayre K.M. Plato’s Dialogues in Light of the Seventh Letter // Platonic Writings/Platonic Readings / Ed. by C.L. Griswold. University Park, PA: Penn State Press, 2002. P. 93–109.
25. Sayre 2005 – Sayre K.M. Plato's Late Ontology: A Riddle Resolved. Las Vegas: Parmenides Publishing, 2005. 362 p.
26. Thesleff 1989 – Thesleff. Platonic Chronology // Phronesis. 1989. V. 34. № 1. P. 1–26.
27. Thesleff 2014 – Thesleff H. Platonic patterns: a collection of studies. Las Vegas: Parmenides Publishing, 2014. 626 p.
28. Tigerstedt 1977 – Tigerstedt E.N. Interpreting Plato. Stockholm: Almqvist & Wiksell, 1977. 157 p.
29. Vlastos 1973 – Vlastos G. Platonic Studies. Princeton: Princeton University Press, 1973. 437 p.